РЕСТАВРАЦИЯ

3. Эпоха Драйдена.

Третью лекцию Элиот начинает с упоминания имени Бена Джонсона, который, по его мнению, является единственным крупным поэтому и критиком в промежутке между елизаветинцами и Драйденом. Между Сидни и Кэмпионом (во второй половине XVII века) и поздним сочинением Джонсона лежит величайшая эпоха английской поэзии. Развитие английской мысли в этот промежуток времени возможно проследить по трактатам Сидни и его современников, а также по произведению Бена Джонсона "Открытие". Цитируя трактат Джонсона, Элиот комментирует его представление об английской поэзии рассматриваемого периода. В частности, он говорит, что в трактате Джонсона намечены фундаментальные для критики вопросы, сформулированные в более зрелом виде, но он "не продвинулся в их исследовании, довольствуясь авторитетом древности и санкционированными предрассудками современности"[1]. По мнению Элиота Джонсон преуспел в практических советах поэту. В отличие о Джонсона критическое эссе Драйдена это настоящий аналитический текст. В цитируемом отрывке из "Предисловия к «Annus Mirabilis»" "умение найти мысль"[2] является исходной точкой при создании любого художественного произведения. Также Драйден, по мнению Элиота, видит разницу между интеллектуальной и образной изобретательностью и определенно говорит о воображении, а не об интеллекте. Элиот пишет, что "драйденовская «изобретательность» предполагает внезапное зарождение новой поэмы, а, может быть, просто состояние чувств"[3]. Он определяет её словом trouvaille. Анализируя драйденовское понятие "фантазии" Элиот говорит, что "фантазия – это деятельность скорее воображения, чем интеллекта, но обязательно и интеллектуальная деятельность – поскольку это «умение выводить из мысли новое»"[4]. Говоря о красноречии, Элиот утверждает, что подбор слов начинается уже в процессе фантазирования, тем не менее работа красноречия совершается в последнюю очередь. В качестве примера звучных слов, о которых говорит Драйден, Элиот приводит шекспировскую строку из "Короля Лира": "Never, never, never, nerve…"[5], а также строку из стихотворения Эдгара По "Город и море": "The viol, violet and the vine"[6]. Рассматривая поэзию Драйдена в целом, Элиот пишет: "Пусть даже драйденовская поэзия кажется нам особенной, и многие не считают её поэзией, - мы не должны из этого заключать, что в своей интеллектуальной деятельности он сильно отличался от поэтов других эпох; нельзя забывать и о широте и тонкости его поэтического вкуса"[7]. Останавливаясь подробно на драйденовском анализе поэзии, Элиот вскользь упоминает об анализе Кольриджа, высказывая сомнения относительно его фразы: "Мильтон обладал высокой степенью воображения, Каули – развитой фантазией"[8]. Способ аргументации Кольриджа он называет странным. По его мнению, Кольридж применил слово "фантазия" к стихам Каули только потому, что они не доставляют ему удовольствие.

В период между Драйденом и Самуэлем Джонсоном[9], обладавшим величайшим критическим умом, Элиот не находит ни одного крупного критика. Симптомом эпохи, когда "отличие обыденного сознания от великого со всей остротой проявляется в тех скромных упражнениях, где нужны здравый смысл и восприимчивость"[10], Элиот называет Аддисона[11]. На примере его литературных трудов он демонстрирует "не просто оскудение, измельчание, но также интересную перемену в обществе"[12]. Рассуждения Аддисона о природе воображения Элиот расценивает как интересных опыт общей эстетики. Также своими рассуждениями о разном восприятии одних и тех же описаний, Аддисон осуществляет первую постановку проблемы коммуникации. По словам Элиота, такого рода догадки, какие делает Аддисон, хотя и не дают непосредственно плодотворных результатов, тем не менее показывают направление движения мысли.

Расценивая эпоху Драйдена в контексте всей истории Англии, Элиот говорит, что "она была всё ещё великой эпохой, хотя омертвение духа уже началось – оно сказывается в огрублении стиховой ритмики"[13]. Для Аддисона "поэзия была новым способом удовлетворения и воспитания"[14]. По словам Джонсона, наблюдения Драйдена "предназначены скорее для тех, кто учится писать, чем для тех, кто читает, чтобы обсуждать написанное"[15]. Рассуждая об изолированности Джонсона в период от Драйдена до Аддисона, Элиот пишет, что он "кажется ещё более одиноким в своих интеллектуальных и духовных исканиях"[16]. Элиот убежден, что Джонсон превосходит таких поэтов, как Коллинз[17] и Грей[18], о которых он пишет, как поэт, обладающий "нравственным величием и стремлением к возвышенному"[19]. В завершении обзора эпохи Драйдена Элиот пишет: "Джонсон в этом отношении – образец критической честности. В свих границах он один из великих критиков, и велик он отчасти потому, что их придерживается… Его критика – целебное средство против догматических излишеств восемнадцатого века (которыми больше увлекались во Франции, чем в Англии), а также против преувеличенного восхваления отдельных поэтов с их ошибками и достоинствами… Для Джонсона поэзия – всё ещё поэзия, а не что либо другое"[20].

4. Вордсворт и Кольридж.

Рассматривая в одной лекции творчество Вордсворта и Кольриджа, Элиот делает акцент на том, насколько различны не только они сами, но и условия и мотивы построения их основных критических положений. В своих рассуждениях о Кольридже Элиот опирается на его "Литературную биографию" (1817). Он пишет: "Кольридж – один из тех несчастных людей – другим таким же, видимо был Донн[21], - о которых можно сказать, что если бы они не были поэтами, то могли что-нибудь совершить в жизни…; и наоборот,  - если бы их не интересовало такое множество вещей, не раздирали бы такие противоположные страсти, они могли бы стать великими поэтами"[22]. Кольридж обречен был знать, "что немногие написанные им стихи стоят больше, чем всё остальное в его жизни"[23].

Вордсворт по своему поэтическому складу противоположен Кольриджу, хотя у него не намного больше реальных поэтических достижений, чем у Кольриджа. Но во отличие от него Вордсворт, по-видимому, не мучился сознанием того, что вдохновение его оставило. "Он продолжал наигрывать тихую, печальную музыку умирания до самой могилы"[24]. В отличие от Кольриджа, Вордсворт равнодушен к книгам. Но несмотря на все различия между ними даже в жизненных мелочах и интересах, они являются наиболее оригинальными поэтическими дарованиями своего поколения. "Их влияние друг на друга значительно"[25], чему в большей степени способствовали их тесные взаимоотношения с Дороти Вордсворт[26].

Анализируя критические работы Вордсворта и Кольриджа, Элиот ограничивается двумя пунктами: 1) кольриджевская доктрина фантазии и воображения; 2) новая теория поэтического языка, которую Вордсворт и Кольридж создали сообща. Останавливаясь прежде на втором вопросе, Элиот пишет, что Вордсворт, говоря, что его целью было "подражать реальной человеческой речи[27] и насколько возможно, усваивать её"[28], просто отразил другими словами мысли Драйдена. Вордсворт и Кольридж "также принадлежат XVIII веку, - только там, где восемнадцатый век говорит о недостатке изящества, озерные поэты находят недостаток чувства. Большая часть поэзии Вордсворта и Кольриджа так напыщенна, искусственна и деланно изящна, что соответствует желаниям всякого консерватора восемнадцатого века"[29].

Обращаясь к трудам Гэррода[30] и Харпера[31], а также к письму Вордсворта к Фоксу[32], где он объяснял содержание и цель своей поэзии, Элиот пишет, что "зная задачи и социальные чувства, воодушевлявшие автора, мы лучше поймем такую выдающуюся поэму как "Решимость и Независимость", и что не зная их, мы совершенно не поймем литературную критику Вордсворта"[33]. Отвечая Браунингу[34], Элиот пишет, что "Вордсворт, вероятно, не ренегат, а человек, всегда думавший за себя. Но именно социальный интерес инспирирует новизну стиховой формы у Вордсворта, и лежит в основе его подробных замечаний о поэтическом языке… Не от недостатка мысли, а от излишней горячности Вордсворт сначала писал о «разговорном языке средних и низших слоев общества»[35]. Он изменил эти слова не потому, что отрекся от политических принципов – он увидел их непригодность в качестве общего литературного принципа"[36].

По мнению Элиота, в вопросе мимесиса Вордсворт был более глубокий аристотелианец, чем кто-либо из подражателей Аристотеля. Он считает его интерпретацию Подражания лучшей: "Как мне известно, Аристотель сказал, что поэзия самый философский вид литературного творчества; так оно и есть; её предмет – истина, не индивидуальная, не частная, не всеобщая и действенная"[37]. В своем стремлении к поиску новой формы Вордсворт оказал сильное влияние на Кольриджа. Анализируя причины такого поиска, Элиот пишет, что всякое радикальное изменение поэтической формы должно указывать на какое-то значительно более глубокое изменение в обществе и индивидууме. Развивая мысль, он говорит о том, что  "пытаясь приблизиться к полному пониманию поэзии определенного периода, мы вынуждены рассматривать предметы, имеющие на первый взгляд, мало отношения к поэзии. Эти предметы важны для литературной критики; они объясняют и неспособность Вордсворта оценить Поупа, и равнодушие метафизических поэтов к самым насущным интересам Вордсворта и Кольриджа"[38]. В контексте вышесказанного Элиот обращает внимание на чрезвычайно важное разграничение Фантазии и Воображения в "Литературной биографии" Кольриджа, а также на определение Воображения. "Фантазия и Воображение далеко не одно и то же", - говорит Кольридж[39]. Что касается Воображения, то он разделяет его на первичное – основной фактор человеческого восприятия, и вторичное – как отражение первичного. Фантазия, по представлению Кольриджа, "не что иное , как вид памяти, свободой от пространственно-временного порядка… Фантазия должна получать готовый материал, построенный по закону ассоциации"[40]. К этим определениям Кольриджа Элиот относится с долей иронии. Он пишет, что его разум "слишком тяжёл и конкретен для полетов абстрактного мышления"[41], а также для таких авторов, как Гегель, Фихтель, Хартли[42] и Шеллинг. Рассуждая о понятии "Фантазия" Элиот пишет, что "неблагоразумно говорить о памяти в связи с фантазией и в то же время сбрасывать её со счетов воображения. По его мнению, память играет в воображении огромную роль. Ум поэта автоматически отбирает из чтения материал – образ, фразу, слово, которые могут быть использованы позже. Этот отбор происходит всю жизнь. "Воображение стольким обязано памяти, что если различать воображение и фантазию, как это делал Кольридж, придется определить разницу между памятью воображения и памятью фантазии… Само по себе это разграничение не обязательно предполагает  различие воображения и фантазии, а только степени выразительности того или иного образа"[43].

Обращаясь к Ричардсу[44], Элиот обозначает место Вордсворта и Кольриджа в историческом процессе критики. Сравнивания Кольриджа с Драйденом, он говорит, что Кольридж мыслил более глубоко. "Лучшее в его критике – изысканность и тонкая интуиция размышлений о собственном поэтическом творчестве"[45]. Как критик, Вордсворт лучше знал, что он делает. По мнению Элиота, его "огромное духовное богатство, вдохновение его поэзии и «Предисловия»[46] сообщилось скорее Пюси[47] и Ньюмену[48], Рёскину[49] и великим гуманистам"[50]. "Эти два поэта достаточно хорошо иллюстрируют мышление эпохи осознанного перелома"[51]. Подытоживая сказанное, Элиот говорит о том, что характер критики Драйдена и Джонсона был обусловлен статическим состоянием общества, и что критика Вордсворта и Кольриджа принадлежит переломной эпохе.

Лекция завершается примечанием "Об оценке мистером Гербертом Ридом[52] поэзии Вордсворта". Цитируя отрывок из его эссе "Форма в современной поэзии", Элиот пишет о том, что Герберт Рид, говоря об английской поэзии, исключил из неё Мильтона и Блейка. Он сомневается в объективной оценке Ридом творчества других английских поэтов, в частности Драйдена. Полемизируя с Ридом, Элиот говорит, что в истории английской поэзии он видит "распад личности, что может стать признаком национального самосознания… Невозможно отделить поэзию от истории народа; утверждение, что английское сознание помрачилось со времен Шекспира и что лишь недавно несколько редких лучей разума проникли в его темноту, слишком радикально. Если болезнь настолько серьезна, она, очевидно, не поддается лечению"[53].

5. Шелли и Китс.

В начале лекции Элиот дет оценку творчества Вордсворта, и, сравнивая его с Блейком[54], которого он называет "визионером", Скоттом и Байроном, которым он дает определение "светских забавников", утверждает, что Вордсворт, в неустойчивой ситуации того времени "первый присвоил новое полномочие поэта вмешиваться в общественные дела". Обращаясь к подборке стихов Вордсворта, выполненной Мэтью Арнольдом[55], а также к творчеству одного из прекраснейших поэтов первой половины XIX века Лэндору, Элиот утверждает, что место Вордсворта в литературе чрезвычайно значимо. Его творчество теснейшим образом связано с теми вещами, которые его занимали и на которые он ориентировался. Элиот пишет: "Вордсворт – существенная часть истории; Лэндор – только великолепный побочный продукт"[56].

Среди младших поэтов, сопоставимых по значимости в литературе со значимостью Вордсворта, Элиот называет Шелли и Китса. Он пишет, что "Шелли также обладал литературно-критической теорией и использовал поэзию для выражения своих взглядов"[57], хотя его идеи Элиот называет "юношескими". Он также находит идеи Шелли "отталкивающими". "Трудно читать его поэзию, не помня о человеке: а человек он был неостроумный, педантичный, эгоцентрик, иногда почти подлец"[58]. Упоминая о таких произведениях Шелли, как "Эпипсихидион"[59] и Торжество жизни"[60], а также указывая на влияние Годвина[61] и Мэри Шелли[62], Элиот ставит вопрос: Можно ли игнорировать идеи в поэзии Шелли и получать от неё удовольствие? Неприятие некоторых взглядов Шелли мешает Элиоту воспринимать и наслаждаться его поэзией. К тому же, по мнению Элиота, значительная часть поэзии Шелли "представляет собой просто пустую звукопись"[63]. Поэтому когда Шелли действительно удается написать гениальные строки, они теряют свою значимость из-за довольно слабого окружения.

Из трактата Шелли "Защита поэзии" Элиот выделяет утверждение о том, что "поэзия самая верная вестница, соратница и спутница великого народа, когда он пробуждается в борьбе за благодетельные перемены во мнениях и общественном устройстве"[64]. Элиот сомневается в истинности этого суждения, но при этом он приходит к выводу, что Шелли устанавливает "частное соотношение между своей поэзией и современными ей событиями"[65]. Элиот называет такое соотношение первой кинетической или революционной теорией поэзии, до которого обобщения Вордсворта не доходили.

По мнению Элиота, поэзия Шелли, в отличие от Данте, не приносит наслаждения, если читатель не разделяет взглядов и симпатий автора. Рассуждая на эту тему, Элиот приводит слова Ричардса о том, что вопрос Вери или неверия поэту никогда не возникает,  если мы правильно воспринимаем. Элиот говорит, что если доктрина, изложенная в поэме, основана на фактах и зрелом опыте, то она не создает препятствий для читательского удовольствия, независимо от того, принимает он её или отвергает. Если для читателя доктрина является ребяческой или ничтожной, то она может создать почти непреодолимое препятствие, так как это происходит с поэзией Шелли. Элиот высказывает сожаление о том, что "Шелли не успел поставить свои, без сомнения превосходные поэтические дарования на службу более серьезным убеждениям"[66]. Элиот призывает также не злоупотреблять принципом разграничения, так как существует риск "пуститься на поиски какого-то иллюзорного чистого наслаждения в поэзии, отделяя её от всего остального в мире, и лишиться всего того, чем поэзия служит нашему развитию"[67]. Рассуждая о поэтах-философах, таких как Данте и Лукреций, обладавших чёткой философской системой, и Шекспире, у которого её не было, Элиот говорит, что они существенно отличаются от Вордсворта, Шелли и Гёте. В частности, "Шелли заимствовал идеи…, но идеи убогие, и получая их, смешивал  собственными интуитивными представлениями"[68]. Истинная роль Гёте – светский мудрец, как Ларошфуко, Лабрюйер, Вовенарг[69].

Совсем иное значение видит Элиот в поэзии Китса. Он велик уже одними одами – особенно "Одой к Психее". Обращаясь к книге Марри "Китс и Шекспир"[70], Элиот пишет, что особенность Китса более всего проявляется в письмах, где он упоминает Шекспира. Письма Китса Элиот называет наиболее примечательными и важными из всех, когда-либо написанных английскими поэтами. В качестве примера он приводит письмо к Бейли[71]? называя наблюдения Китса над "Цыганкой" Вордсворта критикой "высокого качества и глубокой проницательности"[72]. Размышляя о письмах Китса, Элиот пишет: "Едва ли есть хоть одно высказывание Китса о поэзии, которое при внимательном рассмотрении и с необходимой поправкой на трудности коммуникации, не оказалось бы верным, и более того – верным для более крупной и зрелой поэзии, чем поэзия Китса"[73]. Подытоживая вышесказанное, Элиот говорит, что "Вордсворт обладал особой восприимчивостью к социальным изменениям. И Вордсворт и Шелли теоретизировали. У Китса нет теории, и она ему не нужна – это чуждо его умственному складу. У него не было теорий, но как поэт он обладал "философским" умом в том же смысле, хотя и в меньшей степени, чем Шекспир. Его занимало только высшее предназначение поэзии"[74].